Алексей Сурков - Южный Урал, № 2—3
В а с и л и й. Как вам сказать… Рискованная штука…
Ф у р е г о в. Слышите, Владислав Сергеевич?
Б е з у г л ы й. Слышу, слышу.
В а с и л и й. Да еще, откровенно вам скажу, если бы это в Москве сделали, конструктор какой-нибудь известный, а то ведь брат меньшой Ильюшка. Институт закончить не успел, а уже торопится в изобретатели.
Б е з у г л ы й (смеется). Действительно.
Ф у р е г о в. Да он же не один, а с Никоновым.
Б е з у г л ы й. Но идея-то — его!
В а с и л и й. Ну, это я так, шутки ради. Реальная ли вещь — вот о чем думать надо.
Звонок телефона.
Ф у р е г о в (в телефон). Фурегов… Кто? По какому делу? А-а, понятно… (Соображает, с улыбкой косится на Василия.) Давай-ка, заходи сейчас… (Опускает трубку.) Ну, Василий Максимович, так что же еще неладно?
В а с и л и й (мнется). Есть кое-что…
Ф у р е г о в. Смелей, смелей. Ты ж меня знаешь: всегда выслушаю и помогу. Скажи-ка, когда я тебе обещал, а не помог?
В а с и л и й. Не было таких случаев, Николай Порфирьевич.
Ф у р е г о в. Ну, вот… У меня, браток, у самого рабочая закваска. С обушка начинал. (Безуглому.) Я, между прочим, здешний. Мы здесь в двадцать первом году вместе с его отцом, Максимом Буториным, после беляков шахты восстанавливали. Сняли шинелки, да в забой… Он, Максим, и в горняки меня вывел. Оно уже после — и высшее техническое образование, и все прочее, а десять лет чисто рабочего стажа.
Б е з у г л ы й. Ощущается. В положительном смысле.
Ф у р е г о в. Все твои нужды, Василий Максимыч, знаю насквозь и даже глубже. (Хохочет.) Вот мнешься, а я уже чувствую, что у тебя на душе наболело.
В а с и л и й. Может, и чувствуете, Николай Порфирьевич… очень даже возможно…
Ф у р е г о в. Обижаешься ведь, а? На начальство обижаешься?!
В а с и л и й. Как в воду глядели, Николай Порфирьевич.
Ф у р е г о в (довольный, смеется). Насквозь вижу. (Серьезно.) Говори.
В а с и л и й. Заботы не замечаю, товарищ директор. Все ж, как никак, а меня и в Москве знают… А тут перестают отличать. Решил я месяц-другой рубануть, что называется, на всю катушку. Говорю с начальником шахты. А мне: инструмент — как для всех, забой готовят — тоже как для всех. А я так понимаю: если ты настоящий, заслуженный стахановец — тебе и внимание особое… Работай на благо родины. Бей свои же рекорды. Гони вперед, что бы и рудник тобою гордился, и сам в шахту шел… как на первомайскую демонстрацию.
Входит секретарь.
С е к р е т а р ь. Проходчик Илья Буторин. Говорит, что вы по телефону…
Ф у р е г о в. Да, да, пускай войдет. (Секретарь выходит.)
Б е з у г л ы й (потирая руки). Ситуация…
Входит Илья.
Ф у р е г о в (встречает Илью так же вежливо, как и Василия, не более сдержанно и даже суховато). Прошу, Илья Максимович, прошу. (Здоровается с Ильей за руку.) Здесь у тебя родственная встреча.
И л ь я. Вижу.
В а с и л и й (встает). Так у меня, собственно, больше ничего…
Ф у р е г о в. Сиди, сиди, Василий Максимович. Надеюсь, брат секреты свои от тебя не прячет. (Василий садится.)
В а с и л и й. А я, признаться, в них не особенно и нуждаюсь. О своем деле голова болит.
И л ь я (садится на указанное Фуреговым место, обращается к Фурегову). В понедельник с утра мы с Иваном Петровичем машину отрегулировали. Всю смену в понедельник, вчера и вот сегодня действовала безотказно.
Ф у р е г о в. Надолго ли?
И л ь я. Думаю, да.
Ф у р е г о в. И что же ты хотел?
И л ь я. Это уже старый вопрос, Николай Порфирьевич. Но мы никак не можем его решить. Дайте мне возможность работать с агрегатом в трех-четырех забоях.
Ф у р е г о в. Гм-м… А знаешь ли ты, Илья Максимович, что думают о твоей машине рабочие?
И л ь я. Рабочие у нас разные…
Ф у р е г о в. А вот передовые рабочие, стахановцы… Вот, к примеру, как на это дело смотришь ты, Василий Максимович?
В а с и л и й. Да я уж… Не хотел бы я тут…
Ф у р е г о в. Ох ты, братец ты мой! Где же твоя принципиальность?
В а с и л и й (глядя в сторону). Не очень я верю в эту штуковину.
Ф у р е г о в. Почему же ты не веришь?
В а с и л и й. Больно уж она сложная. А мне руками дай на перфоратор нажать, тогда и душа на месте. Тоже и многозабойное бурение. Дело хорошее, только до него ли нам, когда для одного забоя запасных буров бывает в обрез.
Ф у р е г о в (Илье). Слышал?
И л ь я. Для меня это не новость.
Ф у р е г о в. Заметь, говорит передовой рабочий, стахановец… А если послушать рядового…
И л ь я. Должен заметить, что Василия Буторина я ни передовым, ни даже рядовым не считаю. Человек смотрит назад, а не вперед…
Б е з у г л ы й. Ну, ну, позвольте, дорогой товарищ… Мы знаем его, как лучшего производственника, как мастера скоростной проходки.
И л ь я. Дешевая реклама.
Б е з у г л ы й. А пресса?
И л ь я. Дутая фигура. Медвежья сила — и ни капли творчества. (Василий, в замешательстве, встает.) Его просто сделали знаменитостью. Вы опекаете его, Николай Порфирьевич. Он ходит к вам жаловаться, как только замечает, что его поставили в равные с другими условия. Иждивенец начальства, а не стахановец. Соревнование для него все равно, что спортивный бег. Дайте ему то, что даете другим рабочим, и уже через неделю его слава лопнет, как мыльный пузырь. Уж я-то его знаю лучше вашего: мы живем под одной крышей.
В а с и л и й (сдерживая гнев). Спасибо за характеристику, братуха. (Фурегову.) Позвольте уйти?
Ф у р е г о в. Да, пожалуйста… (Василий уходит.)
И л ь я. Жаль, что вы опираетесь на таких вот «стахановцев».
Ф у р е г о в (грозно). Товарищ Буторин…
И л ь я. Прикажете молчать?
Ф у р е г о в (махнув рукой). Говори, что угодно и сколько угодно. Но знай — наши условия имеют свою специфику. Так, Владислав Сергеевич?
Б е з у г л ы й (в замешательстве). Вам… с этого кресла… виднее.
И л ь я. Сомневаюсь.
Ф у р е г о в. Так, может, тебе виднее?!
И л ь я. А что ж? На жизнь я не в щелку смотрю. Мне из моей шахты вся страна видна, со всеми планами…
Входит Никонов.
Н и к о н о в. Мое почтение. Всем. (Тяжело садится в кресло.) Уф-ф…
Ф у р е г о в. Я сегодня с утра тебя жду, Иван Петрович. Надо посоветоваться о способе крепления на Южной.
Н и к о н о в. А я вот с Ильей Максимычем всю смену работал. Агрегат действует безупречно. Ильюш, ты говорил?
И л ь я. Говорил…
Н и к о н о в. Вот и я пришел к тебе посоветоваться, Николай Порфирьевич. Как мы — прежде твое, потом мое?
Ф у р е г о в. Как угодно.
Н и к о н о в. Тогда начнем с моего, оно важней. Кстати и Илья Максимыч тут. Так вот… Я предлагаю добиться изготовления нескольких машин, а затем начнем широкое внедрение на всех шахтах рудника.
Ф у р е г о в. Поймите, здесь не научно-исследовательский институт, здесь производство!
Н и к о н о в. Да, кстати, ученый совет института горной механизации одобрил нашу работу.
Ф у р е г о в. Ох и началось… Ты уверен, что конструкция уже совершенна?
Н и к о н о в. Да, вполне.
Ф у р е г о в. К-хм… А вдруг еще какой-нибудь изъянчик?
Н и к о н о в. Не думаю, не думаю. Хотя вообще-то, конечно, ручаться головой было бы глупо.
Ф у р е г о в. Ага, стало быть, не ручаешься? А ты, Илья Максимович?
И л ь я. Каждую вещь можно улучшать до бесконечности.
Ф у р е г о в. Тонко, тонко… (Резко повысив голос.) Что же вы хотите? Внедрять машины, не имея абсолютной уверенности в их совершенстве! Похвальная смелость. Новаторство чистой воды. (Хохочет.)
Н и к о н о в. Речь идет пока не о серийном производстве. Только четыре машины, пока хотя бы по одной на шахту. (Как бы между прочим.) Александр Егорович смотрит на это дело положительно.
Ф у р е г о в. Ефимушкин? Положительно… Гм-м… (Мягко.) Четыре машины… А где мы электрооборудование, где приборы возьмем?
Н и к о н о в. Было бы желание.
Входит Ефимушкин. Кивком головы здоровается с Ильей и Никоновым. Останавливается и слушает.
Ф у р е г о в. Это у меня-то нет желания? Уже — упрек. Что ж, с вами не легко спорить. Сейчас у нас так: возрази против какого-то новшества — мгновенно тебе ярлычок: консерватор. Ходи тогда с этой вывеской и разбирайся, доказывай, кто прав, кто виноват. А я, дорогие мои товарищи, еще в ноябре семнадцатого года штыком голосовал за все наши новшества, — которые есть и которые будут. Что же касается этой каверзной проблемы, должен сказать: ключ тут в насыщенности техникой.
